Сочинение по литературе. Мотивы дороги и ветра в творчестве пушкина

Мотивы дороги и ветра не были индивидуальными мотивами пушкинского творчества. Они имели давнюю традицию в русской литературе, и Пушкин, включая их в свои произведения, во многом использовал опыт предшественников.

Для Пушкина “южного” периода мотив дороги связан с идеологией романтизма, одной из главных тем которого была тема изгнанничества или добровольного бегства. Традиционными для романтической поэзии причинами этого бегства были неудовлетворенность героя его отношениями с обществом:

Людей и свет изведал он

И знал неверной жизни цену...

(“Кавказский пленник”, 1820)

...Я вас бежал, питомцы наслаждений, Минутной младости минутные друзья... —

(“Погасло дневное светило...”, 1820)

или неразделенная любовь:

Лежала в сердце, как свинец,

Тоска любви без упованья.

(“Кавказский пленник”)

Романтический герой оставляет родные края и отправляется странствовать:

Покинул он родной предел

И в край далекий полетел

С веселым призраком свободы...

Лети, корабль, неси меня к пределам дальним

По грозной прихоти обманчивых морей,

Но только не к брегам печальным

Туманной родины моей.

Романтический герой — вечный скиталец, вся его жизнь — дороги, и любая остановка означает для него потерю свободы. В романтической поэзии тема свободы с мотивом дороги связана очень тесно. Не случайно поэму “Цыганы” Пушкин начал с описания кочевого цыганского быта:

Цыганы шумною толпой

По Бессарабии кочуют.

Они сегодня над рекой

В шатрах изодранных ночуют.

Как вольность, весел их ночлег

И мирный сон под небесами.

Если же в романтическом произведении появлялась тема тюрьмы и узника, то она всегда связывалась с мотивом побега, со стремлением к свободе:

“Мы вольные птицы; пора, брат, пора!

Туда, где за тучей белеет гора,

Туда, где синеют морские края,

Туда, где гуляем лишь ветер... да я!”

(“Узник”, 1822)

Упоминание ветра здесь не случайно: в романтической литературе он стал устойчивым символом свободы.

Со стремлением к свободе мотив ветра прямо связан в стихотворении “Кто, волны, вас остановил...” (1823):

Взыграйте, ветры, взройте воды,

Разрушьте гибельный оплот.

Где ты, гроза — символ свободы?

Промчись поверх невольных вод.

Однако здесь мотив ветра получает новый по сравнению с “Узником” смысл. В 1823 году был разгромлен кишиневский кружок декабристов, с участниками которого Пушкин был знаком лично. Первую строфу стихотворения можно прочитать как отклик на это событие:

Кто, волны, вас остановил,

Кто оковал ваш бег могучий,

Кто в пруд безмолвный и дремучий

Поток мятежный обратил?

С декабристской проблематикой стихотворения, с его политической окраской (это выражено и в лексике: “поток мятежный”, “гибельный оплот”, “невольные воды”) связано то, что “символом свободы” назван не просто ветер, как в “Узнике”, а именно гроза. По своему символическому значению она приближается к буре в стихотворении “Зачем ты послан был и кто тебя послал?..” (1824):

Вещали книжники, тревожились цари, Толпа пред ними волновалась, Разоблаченные пустели алтари, Свободы буря подымалась.

И вдруг нагрянула... Упали в прах

и в кровь, Разбились ветхие скрижали...

Здесь буря олицетворяет французскую революцию, которая, уничтожив старые законы (“разбились ветхие скрижали”), должна была принести Франции свободу.

Однако в поэзии Пушкина мотив бури включался и в другой контекст. Так, например, мотив этот появляется в стихотворении “Зимний вечер” (1825). Здесь буря, стихия противопоставлена маленькому замкнутому пространству, “ветхой лачужке”. На антитезе дом — буря, в сущности, строится все стихотворение:

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя,

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя.

Выпьем, добрая подружка

Бедной юности моей,

Выпьем с горя: где же кружка?

Сердцу будет веселей.

На аналогичной антитезе дом — дорога построено стихотворение “Зимняя дорога” (1826). Мотив дороги здесь связывается с “волнистыми туманами”, “печальными полянами” и “однозвучным” колокольчиком, а сама дорога названа “скучной”. Этому долгому и утомительному пути противопоставлен домашний уют:

Скучно, грустно... Завтра, Нина,

Завтра, к милой возвратясь,

Я забудусь у камина,

Загляжусь, не наглядясь.

Если в романтической поэме мотив дороги связывался с постоянным движением, с кочевой жизнью и именно такая жизнь считалась наиболее приближенной к идеалу — полной свободе человека, то в 1826 году Пушкин осмысляет эту тему по-другому.

Демонстративный отход от романтической традиции в разработке мотива дороги проявился в “Евгении Онегине”. В тексте романа главный герой не раз сопоставлялся с романтическим героем (например, в первой главе:

Как Child-Harold, угрюмый, томный

В гостиных появлялся он...)” —

и путешествие Онегина должно было вызвать у читателя ассоциации с “Паломничеством Чайльд-Гарольда”. В этом сопоставлении еще более отчетливо проступали различия между путешествием в романтической поэме и в “Евгении Онегине”. В отличие от поэмы, в романе оно лишено лирических отступлений и сдержанно по тону (за исключением “одесских” строф). Это было связано с особым положением, которое путешествие Онегина занимает в романе: здесь сравнивалось прошлое России и ее настоящее. Онегин проезжает исторические места, но в “отчизне Миниха”, Нижнем Новгороде, видит, что

Все суетится, лжет за двух,

И всюду меркантильный дух.

Контраст между героическим прошлым города и его настоящим подчеркивается эпитетами “поддельные”, “бракованные” и сочетаниями “горсть услужливых гостей” и “прошлогодни моды”. Такое же противопоставление проводилось в черновом варианте и в “московской” строфе:

Москва Онегина встречает

Своей спесивой суетой,

Своими девами прельщает,

Стерляжьей потчует ухой.

В палате английского клоба

(Народных заседаний проба)

Безмолвно в думу погружен,

О кашах пренья слышит он.

Таким образом, путешествие в романе получает новое по сравнению с “южными” поэмами значение.

Но мотив дороги в “Евгении Онегине” — это не только путешествие Онегина, но и путешествие Лариных из деревни в Москву. Здесь Пушкин использует подчеркнуто “низменную” лексику, недопустимую в романтической поэме:

Мелькают мимо будки, бабы,

Мальчишки, лавки, фонари,

Дворцы, сады, монастыри,

Бухарцы, сани, огороды...

Стилистика другой строфы, описывающей многочисленные неудобства при путешествии по российским дорогам:

Теперь у нас дороги плохи,

Мосты забытые гниют,

На станции клопы да блохи

Заснуть минуты не дают;

Трактиров нет. В избе холодной

Высокопарный, но голодный

Для виду прейскурант висит

И тщетный дразнит аппетит, —

построена на столкновении двух контрастных лексических рядов, которое создает комический эффект: с одной стороны, это европеизмы (“прейскурант”, “аппетит”), с другой — подчеркнуто бытовая, непоэтическая лексика (“клопы”, “блохи”, “изба”).

Эти онегинские строки писались одновременно с “Дорожными жалобами” (1829), и стихотворение, где поэт размышляет о возможной смерти на дороге, близко им по стилистике и по полушутливому тону:

Долго ль мне гулять на свете

То в коляске, то верхом,

То в кибитке, то в карете,

То в телеге, то пешком?

Не в наследственной берлоге,

Не средь отческих могил,

На большой мне, знать, дороге

Умереть Господь судил...

По тематике стихотворение близко “Зимней дороге”: в последних его строфах встречается то же противопоставление дорога — дом:

Долго ль мне в тоске голодной

Пост невольный соблюдать

И телятиной холодной Трюфли

Яра поминать? <...>

То ли дело рюмка рома,

Ночью сон, поутру чай;

То ли дело, братцы, дома!..

Ну, пошел же, погоняй!..

Очевидно также сходство и с другим, еще более ранним стихотворением “Телега жизни”: в стихотворении 1823 года жизнь тоже сравнивается с длительным путем, скитаниями по дурным дорогам:

Хоть тяжело подчас ей бремя, Телега на ходу легка; Ямщик лихой, седое время, Везет, не слезет с облучка.

Философское значение мотив дороги получает и в “Бесах” (1830). В этом стихотворении он связывается с мотивом вьюги, который тоже имеет символический смысл.

Путника застает в “чистом поле” метель, и, сбившись с дороги, он полностью оказывается во власти темных, враждебных сил:

“Эй, пошел ямщик!..” — “Нет мочи:

Коням, барин, тяжело;

Вьюга мне слипает очи;

Все дороги занесло;

Хоть убей, следа не видно;

Сбились мы. Что делать нам!

В поле бес нас водит, видно,

Да кружит по сторонам”.

Человек оказывается беспомощным перед стихией, он не может справиться с этой жестокой силой:

Сил нам нет кружиться доле;

Колокольчик вдруг умолк; Кони стали...

Сходный мотив появляется в повести “Метель” (1830), где стихия резко меняет судьбы героев вопреки их воле: из-за метели Марья Гавриловна навсегда разлучается с женихом; после неудавшегося побега она возвращается домой, и родители даже не подозревают о происшедших событиях; после роковой ночи Владимир отправляется в армию и погибает в Отечественной войне 1812 года. Наконец, из-за метели в жадринскую церковь случайно попадает Бурмин и случайно же становится мужем Марьи Гавриловны.

Но еще больше, чем с “Метелью”, стихотворение “Бесы” перекликается со второй главой “Капитанской дочки” — “Вожатый”. Здесь, как и в “Бесах”, застигнутый бураном путник теряет дорогу и его кони останавливаются в “чистом Поле”. Есть даже отдельные совпадения. Так, например, словам ямщика в “Капитанской дочке”: “Да что ехать? <...> невесть и так куда заехали: дороги нет, и мгла кругом” — соответствует уже цитировавшийся отрывок из “Бесов”. Сход но и продолжение разговора между ямщиком и барином:

“Что там в поле?” —

“Кто их знает? пень иль волк”, —

и “Вдруг увидел я что-то черное. “Эй, ямщик! — закричал я, — смотри: что там такое чернеется?” — “А бог его знает, барин, — сказал он, садясь на свое место; — <...> Должно быть, или волк, или человек”. То, что “чернелось” в поле, действительно оказалось человеком, и человек этот указал Петруше Гриневу дорогу. Но в той же главе Гриневу снится пророческий сон: человек оказывается “страшным мужиком ”, который, размахивая топором, наполнил всю комнату “мертвыми телами”, и этот “страшный мужик” “ласково ... кликал” Гринева и предлагал “подойти” под его “благословение”. Таким образом, “дорога”, указанная Пугачевым, оказалась спасительной для Петруши и гибельной для других. Глубоко символично то, что Пугачев появляется из бурана и спасает от него Гринева: таким же “беспощадным”, как стихия, окажется поднятый Пугачевым бунт, и Пугачев не раз спасет от этой слепой силы Петрушу.

Мотив ветра, стихии связывается с темой бунта и в “Медном всаднике” (1833), над которым Пушкин работал одновременно с “Историей Пугачева”:

Но вот, насытясь разрушеньем

И наглым буйством утомясь,

Нева обратно повлеклась,

Своим любуясь возмущеньем

И покидая с небреженьем

Свою добычу. Так злодей,

С свирепой шайкою своей

В село ворвавшись, ломит, режет,

Крушит и грабит; вопли, скрежет,

Насилье, брань, тревога, вой!..

И, грабежом отягощенны,

Боясь погони, утомленны,

Спешат разбойники домой,

Добычу на пути роняя.

Здесь, как и в “Капитанской дочке”, разбушевавшаяся стихия сравнивается со “свирепой шайкою” разбойников. И эти силы, мощные и беспощадные, противостоят государственной власти, самодержавию:

В тот грозный год

Покойный царь еще Россией

Со славой правил. На балкон,

Печален, смутен, вышел он И молвил: “С Божией стихией

Царям не совладать”.

Мотивы дороги и ветра включались Пушкиным в самые разные по тематике произведения и приобретали все новые символические значения.